Тема эта вряд ли могла бы быть исчерпана и одной путь и большой книгой. Только исследование Михаила Михайловича Дунаева «Православие и русская литература», которая охватывает далеко не всех писателей русской классики, насчитывает 6 томов. И это только художественная литература. А музыка, живопись, графика, песни, педагогика, публицистика и быт как простой крестьянской усадьбы, так и «дворянского гнезда»… и ведь это нужно не просто описать, но исследовать связи разных сторон Отечественной культуры с православием, проникнуть в корневую систему, питающую эту культуру, раскрыть все смыслы, ценности, идеи и идеалы в их православном истоке.
Как связаны православие и русская культура? Ведь не дело не в том, что Наташа Ростова говеет после своего падения, поддавшись соблазну светского повесы, а Соня Мармеладова читает Евангелие Раскольникову. Дело не в том, что Пушкин пишет стихотворение про молитву Ефрема Сирина «отцы пустынники и жены непорочны…», а Блок заканчивает свою поэму «Двенадцать» шествующим по улицам Питера Христом. Дело не в том, что Чайковский или Поленов написали партитуру Божественной Литургии, а В. М. Васнецов расписывал Владимирский собор Киева. Только перечень тем, сюжетов, аллюзий, связанных с Евангелием, у писателей, композиторов и художников вырос бы в большую книгу… но это все не то, вернее дело не только в этом.
Можно легко и очень содержательно говорить о том, как связано Православие с «Летом Господним» И.С. Шмелева или со «Скоморохом Памфолоном» Н.С. Лескова, как отразились евангельские идеалы покаяния и благодатного преображения в «Преступлении и наказании». Но русская культура больше… В ней есть 6 симфония и «Грязь»
Радищева, есть тайные демоны Лермонтова, Булгакова, Врубеля, Скрябина и исковерканное евангелие Льва Толстого. В ней есть пророческие строки Достоевского, предупреждающие о том, что неизбежно случится со страной, когда подростку Аркадию Долгорукому станет за 50… И более чем на сто лет пути русской культуры определили глупость Белинского, ложь Добролюбова, популистская, но прибыльная «муза» Некрасова и антицерковный бунт Льва Толстого…
Почему книги Льва Толстого, а речь идет не о его знаменитом романе, а других вполне глупых статьях и книжках вроде «В чем моя вера?», — почему они были в доме? Почему до сих пор мнения и образ великого русского писателя важнее, чем мнения и образ Амвросия и Варсонофия Оптинских или Иоанна Кронштадтского? Потому что не только Лев Толстой, используя известные слова Ленина, но вся русская культура есть зеркало русской революции.
Но мы с вами не культурологи, не историки. Мы – учителя. Мы берем художественное произведение, рассказ, картину, сонату и что? Запоминаем время создание? Жанр? Направление? Нет мы знаем и говорим….
Вот это произведение создал человек, априори крещенный, причащающийся, но потерявший, сохранивший или обретший веру… Понимаете? Вся жизнь любого русского человека, любого творческого человека, писателя, композитора, художника неизбежно проходила в этом проблемном поле соотнесения себя с верой, с Церковью, со Христом. Мы сейчас смотрим на наших детей, уходящих из Церкви… или находящих в ней свое место. Точно также, как это было 100 и 200 лет назад. Только в отличии от наших детей, чаще всего бессловесных, эти сыны Отечества и Церкви смогли об этом рассказать. Рассказать, как они хранили веру, как и почему они ее теряли, как они ее обретали. Это удивительное свидетельство. Это свидетельство ни с чем не сравнимое. Это документальное свидетельство о своих отношениях с
Богом во Христе, даже если эти отношения не сложились. Даже если эти отношения привели к восстанию против Бога. Но ведь человек свидетельствует о том, как он верил и потерял веру. Как он причащался и почему он перестал это делать или выплюнул Святое Тело (как Есенин), как он снова вернулся и причастился. Ведь все, что пишет пером или кистью русских Художник, он пишет, мучительно ища опору в Боге, в Которого верил, в Котором усомнился, Которого ненавидит и Которого ему так не хватает, мучительно ища вечные ценности, вечной любви, вечной правды…- в этой борьбе порой с самым лучшим в самом себе (как Иван Карамазов) – и трепещет нерв русской культуры. Чтобы показать это ребенку или подростку, которого ведь мучит тоже самое нужно (ведь он тоже и крещённый и сомневающийся), нужно любить свою культуру, любить так, как любят мать, как любят мать в свои 40 или 50, чтобы понимать ее, видеть ее недостатки и капризы, но ценить, дорожить и быть бесконечно благодарным ей её любовь и подвиг.
Но это не получится, если нам, священникам и учителям, не любить Христа, если Церкви принадлежать только по факту крещения, если не врасти в Нее каждым нервом своей души, переосмыслив всю свою жизнь на основании евангельского свидетельства, евангельского представления о человеке, в свете Христа. Однажды В.В. Розанов, еще не совсем поздний, но достаточно зрелый писатель сказал, что «вся беда его поколения в том, что оно Прудона прочитало раньше Евангелия». И дело не только в том, что у них не было Евангелия на русском языке (первое издание появилось в 1823 году) , они вполне могли прочитать его и по-французски, ведь Прудона они именно так и читали. Дело в том, что они заразились ложными идеями социальной справедливости раньше, чем услышали о преображении себя, раньше, чем услышали о том, что не изменение мира, а изменение самого себя, созидание самого себя в служении и любви является подлинно человеческим действием. Не общество виновато, а я сам. Не общество нужно менять во имя той или иной идеи, а самого себя по образу Христа…
Первый директор Пушкинского дома Нестор Котляревский сказал однажды: что обычный демон русского писателя — «свалить вину за личное скверное и гнетущее расположение духа на общество, на весь уклад его культурной жизни, на всю современную цивилизацию». Вот в чем беда… и того и нашего поколения. Евангелие нужно читать. Перед крестом, на котором распят Бог, нужно стоять. И о даре, данном человеку в Духе Святом – нужно рассказать. Суметь рассказать.
Но в сердцах наших детей опять уже совсем другие идеи, прежде чем мы сумели донести до них Евангелие. И вот тогда, держа в одной руке Евангелие, а в другой любой из томов полного собрания русской литературы (будь то стихотворение или роман, рассказ или поэма) мы выходим с ребенком в мир.
И тогда нам важно помнить и правильно представлять несколько важных особенностей, которые помогут нам актуализировать мир русской культуры применимо к церковно-педагогически задачам.
1. Русский человек независимо от того писал он музыку или стихи всегда находился в мире христианских ценностей, в мире пронизанном христианской верой, христианским свидетельством и святостью. Это мир, ежедневно наполнявшийся звоном колоколов, пронизывал, определял его бытие, наполняя его верой или отрицанием, смирением или бунтом, но отделаться от присутствия в своей жизни свидетельства о Христе русский человек не мог. Даже такой не классический человек как Марина Цветаева, всю жизнь ища любви и изнемогая от ее недостатка, выражая высшее напряжение борьбы за свою вполне личную любовь выбирала библейский образ борения Иакова, в котором она находила оправдание своей жажды и своего бунта…Или
Блок, не принявший революции, не жаждущий освобождения, не мог иначе изобразить чаяние этого освобождения, как изображая Христа, Который для него всегда был высшим образом свободы и освобождения. Русский творческий человек, человек культуры никогда не мог прекратить свою молитву или свой спор со Христом, как Пилат у Булгакова, неизбывно находясь в этом пространстве продолжающейся библейской истории.
2. Мир образов русского творческого человека наполнен всегда вниманием к человеку ищущему или теряющему Бога, быть может даже враждующему с Ним. Христос Крамского или Николая Ге – это не иллюстрация к Евангелию, ее нельзя поместить в качестве росписи в храме, это история о человеке, переживающем свое одиночестве или сомнение, и в этом одиночестве или в этом сомнении ищущего Бога, живого Бога. Ведь даже для Врубеля, не сумевшего справиться со своим соблазном, со своим Демоном, весь мир христианских откровений есть мир реальный, жизненный. Живой. В том и величие и порой падение русской культуры, что все, что отражено в Библии, особенно в Евангелии – это не мир закона Божьего или моральных принципов, это мир жизненных ценностей, то есть жизненно ценного, того, что имеет цену жизни, того, за что можно жизнь отдать. Русский человек, если он хоть немного был одарен творческими способностями напряженно чувствовал и переживал реальность Евангелия, даже если он его отрицал и с ним боролся, что, быть может, ярче всего передал Достоевский. Приятие Евангелия или отрицание его для русского человека становилось жизненным выбором, онтологически определяющим его бытие, он метался между жизнью и смертью, петлей или монастырем не в границах собственного сознания, а в жизни, познавая и свой ад, и свое спасение. Погружаясь в мир русской культуры, мы приобщаемся этому опыту, именно опыту, не к размышлению, а к жизни, к которой творческому человеку удалось нас приобщить посредством красок или звуков, букв или образов. Русский творческий человек не мог размышлять над истиной, он мог их или принимать, или отвергать, но так или иначе проживать. В этом особенность и непреходящая ценность русской культуры. Можно и нужно читать русские книги, можно и нужно слушать русскую музыку, но русскую культуру нельзя использовать для дешевого морализаторства. Русская культура учит нас очень серьезно относится к тому, что мы сейчас называем религиозными истинами. Вера – это то, что определяет жизнь человека, не помогает жить или выживать, а определяет саму эту жизнь как жизнь. И малейшее отклонение от жизни в вере уводит человека не в какие то иные образы жизни, а в смерть. Кто из русских писателей об этом не написал? И почти каждый оплатил жизнью. Ярче всего, пожалуй, об этой особенности русского человека пишет Достоевский в своем Дневнике и в «Бесах».
3.И раскрывая детям мир русской культуры мы должны увидеть в нем два образа. Первый – образ светлого человека. Это редко святой. Этот образ светлого человека русской литературы или русской живописи можно описать известным словосочетанием Владыки Тихона (Шевкунова) Несвятые святые. Это очень редко священник или монах, это может быть врач или бабушка, странник или слуга, как Горкин или Савельич, но эти образы льют нам евангельский свет веры, любви и служения, это люди простые, вроде без подвига, но тем они и ценны, они показывают и современному человеку достижимость христианской человечности, нужно просто идти к Свету Христа и жить для других.
4. И есть другой образ, образ бунта, протеста, возмущения и разрушения. Он не всегда носит в себе черты зла, и вообще очень редко персонализируется. Но этот образ возмущения и торжества Я всегда присутствует в русской культуре. И почти всегда мы можем проследить к чему приводит этот протест… русская культура в этом плане самый искренний и достоверный свидетель.
Русская культура созданная в лоне православной веры и жизни, в мире, наполненном звоном колоколов и словами молитв и не может быть ничем другим как свидетелем о том, как жить, чтобы жизнь твоя не завершилась катастрофой саморазрушения, чтобы в жизни был смысл – в ней должна быть вера. И если я теряю эту веру у меня остается только два пути: вернуться к животворному источнику, из которого вышла моя жизнь, или испортить чью-то песню, опустившись на самое дно бытия (аллюзия на окончание пьесы «На дне»).
La ortodoxia y la cultura patria.
Difícilmente este tema podría desarrollarse en un solo libro, por más largo que sea. Tan solo el trabajo de investigación de Mijail Mijailovich Dunaev “La ortodoxia y la literatura rusa”, de 6 tomos, aun así no llega a abarcar a todos los escritores clásicos rusos. Y tan solo estamos hablando de la literatura. Y luego le sigue la música, la pintura, los gráficos, las canciones, la pedagogía, el periodismo de opinión, la vida cotidiana de la humilde hacienda campesina y las lujosas mansiones de la nobleza… Y todo esto no solo hay que describirlo, sino también investigar las relaciones de las diferentes facetas de la cultura patria con la ortodoxia, penetrar en el sistema de raíces que nutre a esta cultura, descubrir todos los significados, valores, ideas e ideales en su fuente ortodoxa.
¿De qué manera están relacionadas la fe ortodoxa y la cultura rusa? Después de todo, la cuestión no es que Natasha Rostova ayune después de su caída, al ceder ante la tentación de un Casanova, o que Sonia Marmeladova lea los Evangelios a Raskolnikov. La cuestión no es que Pushkin escribe su poema sobre la oración de Efrem Sirin “Padres ermitaños y esposas inmaculadas”, mientras que Blok finaliza su poema “Los Doce”, narrando el paseo de Cristo por las calles de San Petersburgo. La cuestión no es que Chaykovskiy o Polenov hayan escrito la partitura de la Divina Liturgia, o Viktor Mijailovich vasnetsov haya pintado la catedral de Vladimir en la ciudad de Kiev. Tan solo el listado de temas, tramas, alusiones, relacionadas con los Evangelios, en diferentes escritores, compositores y pintores, hubieran requerido un grueso libro para describirlos, pero todo eso no es lo más relevante.
Se puede hablar de manera fácil y substancial sobre, como está relacionada la ortodoxia con “El Verano de Dios” de Ivan Shmeliov o con “El juglar Pamflon” de Nikolay Leskov, como se reflejaron los ideales evangélicos del arrepentimiento y de la transfiguración por la Gracia de Dios en “El Crimen y el Castigo”. Pero la cultura rusa es más que eso. En ella encontramos a la sexta sinfonía y la obra “Suciedad” de Radischev, están los demonios ocultos de Lermontov, Bulgakov, Vrubel, Skriabin, y los evangelios tergiversados de León Tolstoy. En ella están las estrofas proféticas de Dostoevskiy, advirtiendo sobre lo que inevitablemente ocurrirá con el país cuando el adolescente Arkadiy Dolgorukiy pase los 50 años… Por más de cien años hacia adelante determinaron el trayecto de la cultura rusa la tontería de Belinskiy, la mentira de Dobrolubov, la populista pero rentable “Musa” de Nekrasov, y la insurrección anti eclesiástica de León Tolstoy…
¿Por qué los libros de Leon Tolstoy, y no estamos hablando de su famosa novela, sino de otras notas y libros sumamente tontos, como el “En que consiste mi fe”, por qué estaban en nuestras casas? ¿Por qué hasta ahora las opiniones y la imagen de este gran escritor ruso son más importantes, que las opiniones y la imagen de Amvrosiy y Varsonofiy de Optinsk o Ioan de Kronstadt? Porque no solamente León Tolstoy, citando las famosas palabras de Lenin, sino que toda la cultura rusa es el espejo de la revolución rusa.
Pero nosotros no somos culturologos ni historiadores. Somos maestros. Agarramos una obra de arte, cuento, cuadro de pintura, y qué? ¿Recordamos cuando fue creada? ¿El género? ¿La orientación? No, nosotros sabemos y decimos:
Esta obra de arte la creo una persona a priori bautizada, que hace la comunión, pero que perdió, conservó o bien obtuvo la fe… ¿Entienden? Toda la vida de cualquier ruso, de cualquier persona creativa, escritor, compositor, pintor, inevitablemente pasaba por este campo
problemático que es la asociación de sí mismo con la fe, con la Iglesia, con Cristo. Ahora observamos a nuestros hijos, que abandonan la Iglesia… o que encuentran su lugar en ella. De la misma manera como lo era hace 100 o 200 años. Solo que a diferencia de nuestros hijos, casi siempre sin voz, aquellos hijos de la Patria y de la Iglesia pudieron contarlo. Contar, como salvaguardaban la fe, por qué la perdían, y como la recuperaban. Es un testimonio increíble. Es un testimonio que no se compara con nada. Es un testimonio documentado sobre su relación con Dios en Cristo, incluso si esa relación no funcionó. Incluso si esa relación llevó a una sublevación en contra de Dios. No obstante, esa persona atestigua, como creía y como perdió la fe. Como hacia la comunión, y como dejó de hacerla, o escupió el cuerpo de Cristo (como Esenin), y como, luego, volvió, e hizo la comunión de nuevo. Ya que todo lo que escribe con su pluma o su pincel el pintor ruso, lo escribe, buscando con sufrimiento el apoyo en Dios, en el cual creyó, del cual dudó, al cual odia y el que tanto le hace falta, con mucho sufrimiento buscando los valores eternos, amor eterno, verdad eterna… en esta lucha a veces con lo mejor de uno mismo (como Ivan Karamazov) – es que palpita el nervio de la cultura rusa. Para mostrar eso a un niño o un adolescente, al que atormentan las mismas cosas, (ya que él también está bautizado y también está dudando), hay que amar a su cultura, amar como se ama a la madre, como se ama a la madre a sus 40 o 50 años, para comprenderla, ver todos sus defectos y caprichos, pero valorarla, apreciarla y estar eternamente agradecido por su amor y por su hazaña.
Pero eso no será posible si nosotros, los sacerdotes y los maestros, no amaremos a Cristo, si solo perteneceremos a la Iglesia por el mero hecho de haber sido bautizados, si no nos unimos a ella con cada nervio de nuestra alma, habiendo repensado toda nuestra vida en base al testimonio evangélico, la percepción evangélica del hombre bajo la luz de Cristo. Una vez Vasiliy Rozanov, siendo un escritor todavía no muy viejo, pero ya maduro, dijo que “todas las desgracias de su generación consiste en que leyó a Proudhón antes que los Evangelios. Y el asunto no es que no tenían los Evangelios en el idioma ruso, (la primera edición apareció en el año 1823), tranquilamente podían haberlo leído en francés, ya que a Proudhón lo leyeron en ese idioma. El tema es que se infectaron de las falsas ideas de la justicia social antes de escuchar sobre la transformación de sí mismo, antes de haber escuchado que no es la transformación del mundo, sino que la transformación de uno mismo, la construcción de uno mismo en el servicio y en el amor es verdaderamente una acción humana. No es la sociedad la culpable, sino yo mismo lo soy. No es a la sociedad a la que hay que cambiar, en nombre de una u otra idea, sino a uno mismo, según la imagen de Cristo.
El primer director de la Casa de Pushkin,, Nestor Kotliarevskiy, dijo una vez: que el pecado común de todos los escritores rusos es “echarle a la sociedad la culpa por su propio mal humor que lo oprime, echar a la sociedad, a todo su modo de vida cultural, a toda la civilización moderna”. En eso consiste la desgracia, tanto de aquella generación, como la de nuestra. Los Evangelios hay que leerlos. Hay que pararse frente a la cruz, en la que está crucificado Dios. Y hay que contar sobre el regalo que le fue dado al hombre por el Espíritu Santo. Hay que saber contar.
Pero en los corazones de nuestros hijos nuevamente hay ideas completamente diferentes, antes de que podamos hacerles llegar los Evangelios. Y es, entonces, allí, sosteniendo en una mano los Evangelios, y en la otra cualquiera de los tomos de la literatura rusa, ya sea un poema, una novela o un romance, vamos a poder salir con el niño al mundo exterior.
Y entonces es importante recordar y comprender correctamente varias particularidades importantes, que nos permitirán actualizar el mundo de la cultura rusa con respecto a las tareas de enseñanza y pedagogía eclesiástica.
- 1) Un hombre ruso, independientemente de si componía música o escribía poesía, siempre se encontraba en el mundo de los valores cristianos, en un mundo atravesado por la fe cristiana, los testimonios cristianos y la santidad. Este mundo, que todos los días se llenaba con el sonido de las campanas, penetraba, determinaba su existencia, lo llenaba de fe o de negación de la misma, de la humildad o alboroto, pero de la manera que sea, el hombre ruso no podía liberarse de la presencia del testimonio cristiano en su vida. Incluso una persona para nada clásica, como Marina Tsvetaeva, que pasó toda su vida buscando el amor y sufriendo por la falta del mismo, expresando la máxima tensión de la lucha por su amor privado, elegía la imagen eclesiástica de la lucha de Jacobo, en el cual encontraba la justificación de su anhelo y de su protesta. O Blok, que no aceptó la revolución, no ansiaba la liberación, no podía expresar el anhelo de la mencionada liberación de otra forma que representando a Cristo, el cual para él siempre era la máxima expresión de la libertad y de la liberación. El artista ruso, el hombre de la cultura, nunca podía interrumpir su oración y su discusión con Cristo, como Pilat, el personaje de Bulgakov, encontrándose constantemente en este espacio de la constante historia bíblica.
- 2) El mundo de las imágenes del hombre de arte ruso siempre está colmado de atención hacia la persona que busca a Dios, o bien la que lo pierde, e incluso quizás la que está con confrontación con Dios. El Cristo de Kramskoy o de Nikolay Ge, no es una ilustración para los Evangelios, no se la puede colocar como pintura en un templo. Es la historia de un hombre que vive su soledad o su incertidumbre, y en esa soledad e incertidumbre buscando a Dios, al Dios vivo. Ya que incluso para Vrubel, que no logró vencer su tentación, a su Demonio, todo el mundo de las revelaciones cristianas es un mondo real, vivo. En eso consiste la grandeza, y a veces las caídas de la cultura rusa, que todo aquello que está reflejado en la Biblia, en los Evangelios, no es un mundo de la Ley Divina o de principios morales, es un mundo de valores de la vida, es decir, vitalmente valioso, aquello, que tiene el valor de la vida, aquello, por lo que se puede hasta entregar la vida. El hombre ruso, si era aunque sea mínimamente dotado de talento, sentía tensamente y vivía la realidad de los Evangelios, incluso si los negaba o luchaba contra ellos, lo cual, quizás de manera más clara, lo transmitió Dosoevskiy. La aceptación de los Evangelios o su rechazo para un ruso se convertía en una decisión de toda su vida, que decidía ontológicamente su existencia. Este vacilaba entre la vida y la muerte, la horca y el monasterio, no dentro de los límites de su propia conciencia, sino que en la vida, conociendo tanto su infierno, como su salvación. Al sumergirnos en el mundo de la cultura rusa, nos unimos a esta experiencia, justamente experiencia, no a la reflexión, sino que a la vida, a la cual el artista logró comulgarnos por medio de las pinturas y los sonidos, las letras o las imágenes. El artista ruso no podía reflexionar sobre la verdad absoluta, la podía o bien aceptar, o bien rechazar, pero de una u otra manera, vivirla. En eso radica la peculiaridad y el imperecedero valor de la cultura rusa. Se puede y hay que leer los libros rusos, se puede y hay que escuchar la música rusa, pero la cultura rusa no se puede usar para la moralización barata. La cultura rusa nos enseña a tomar muy enserio aquello que llamamos las verdades religiosas. La fe es
aquello que determina la vida de un hombre, no simplemente ayuda a vivir o sobrevivir, sino que determina a la vida misma como tal. Y el mas mínimo desvió de la vida en la fe, lleva a la persona no hacia alguna otra imagen de la vida, sino que hacia la muerte misma. ¿Quién de los escritores rusos no ha escrito sobre eso? Y casi todos lo pagaron con su vida. De la manera más clara lo describe, quizás, Dostoevskiy, en sus Memorias y en su obra “Los Demonios”.
- 3) Y abriéndoles a los niños el mundo de la cultura rusa, debemos observar en él dos imágenes. Una, la imagen de una persona clara, persona buena. Rara vez se trata de un santo. Esta imagen de la persona buena de la literatura y del arte ruso se puede describir con la famosa expresión del obispo Tijon (Shevkunov) “Santos no sagrados”. Muy rara vez se trata de un monje o sacerdote. Más comúnmente puede ser un médico, o una abuelita, un viajero o un sirviente, como Gorkin o Savelich, pero estas imágenes nos transmiten la luz evangélica de la fe, el amor y la vocación de servicio, son personas humildes, que, aparentemente, no realizan ninguna hazaña, pero en eso justamente es que radica su valor, ya que le muestran al hombre moderno que el ideal de la humanidad cristiana es perfectamente alcanzable, simplemente hay que caminar hacia la Luz de Cristo y vivir para los demás.
- 4) Y luego está la otra imagen, la imagen de la revuelta, de la protesta, de la indignación y la destrucción. No siempre trae rasgos del mal, y por lo general, rara vez se personifica. Pero esta imagen de la indignación y del triunfo del “Yo” siempre está presente en la cultura rusa. Y casi siempre podemos observar, a que nos lleva dicha protesta. La cultura rusa en este sentido es el testigo más fiel y sincero.
La cultura rusa creada en el lecho de la fe y la vida ortodoxa, en un mundo lleno de sonido de las campanas y palabras de las oraciones, no puede ser otra cosa que no sea testigo de, como vivir, y que tu vida no acabe en la catástrofe de la autodestrucción, para que la vida tenga un sentido, en ella debe haber fe. Y si yo pierdo esta fe, me quedan tan solo dos caminos: volver a la fuente creadora de la vida, del cual salió mi vida, o estropear la canción de alguien, descendiéndose al más profundo fondo de la existencia (en alusión al fin de la obra te teatro “En el fondo”).
Просмотры (4)
